Miski pole võimatu!
1.
1.
Мне говорили, что тело – срам,
Молиться ему – харам.
Я говорил: моё тело – храм,
И шли бы все к херам!
Выйду на улицу гол как сокол,
Сам себе муэдзин.
Пусть они думают, что прикол,
Пусть я такой один,
Главное: вера моя крепка,
Крепче всех ваших вер.
До самого нижнего позвонка
Для вас я кафир. Ке фер?
И что я ни сделаю – поперёк,
И что ни скажу – промеж,
И всё, на что я сам себя обрёк,
Вымещено допреж
На тех, кто уже выходил и пел
Под вашу муштру и жесть,
Что нету священнее наших тел
И каждый любим как есть.
2.
2.
Когда-нибудь ты станешь андрогином,
Восторженным сиамским близнецом.
Попеременно выгибая спины
И улыбаясь то одним лицом,
То следующим, будешь неустанно
Любить и женщин, и мужчин стократ,
Как не хотел, пока ты был тристаном,
Как не умел, пока ты был кастрат.
Но ты живёшь стреноженный моралью
Людей, которым нечем доказать,
Что вот он – Бог, что закалённый сталью
Ты должен сам нажать на тормоза
И в воодушевлении едином
Сливаться с обезличенной толпой...
Когда-нибудь ты станешь андрогином,
А это значит, что самим собой.
3.
3.
Сердце никак не замкнёт кардиоиду бега:
Вновь натыкаясь на чей-то отложенный взгляд,
Ты вспоминаешь, что надо любить человека,
Не обращая вниманья на пол и наряд.
Родина учит забвенью, но память металла
Рвётся наружу, твои шестерёнки крутя.
Можно любить и себя, только этого мало,
Как не четырнадцать пальцев, а просто культя.
Это не жизнь, да и существованье – едва ли.
Это забвенье целует тебя с языком.
Так не уйти от любви – укрываясь в подвале:
Тело-то помнит, и сердце в груди – хомяком.
4.
4.
На тот, теплокровный, но недосягаемый свет
По-прежнему пишутся письма о здешней погоде,
О темах, какими всегда переполнен рунет,
О часовщике, механизмы держащем на взводе,
О том, как я так неудачно попался ментам,
Что вышел, оставив им круглую сумму и почки,
О том, что я часто гуляю по нашим местам,
Что вместо срываемых – снова и снова – замочки
Я вешаю... Там, у невзрачной и тихой реки,
Где ты был забит гопотой, насосавшейся пива,
Под пьяным угаром наполненные матерки,
«Алёша + Коля. Навеки» – висит сиротливо.
5.
5.
Человек, проживающий в сказке, –
Нараспашку, поскольку привык,
Что подходят к нему без опаски
И целуют, не глядя в кадык.
Человек, что до сказки не до́жил,
Глубже прячет себя в капюшон,
Будто хер нарисован на роже,
Будто хером он вооружён.
Былью, болью и Кафкой воспитан,
Чайной ложечки слышащий звук,
Он зажат, словно кнопка репита
Жизни, что происходит вокруг.
Чем такая судьба чресловата,
Знает каждый, кто не виноват,
Что разжалованный до экспата
Непрозрачнее, чем Цинциннат.
6.
6.
В тупик ведут и мемы, и репосты,
Сквозь пену дней просвечивает гнев,
Когда чужой мою читает простынь
И между ног заглядывает мне.
Где джага-джага стала джигитовкой,
Где человек – заранее верблюд,
Любовь не поддаётся перековке,
Особенно, когда в неё плюют.
Но каждый взгляд, сбивающий с меренге
На чопорный вальсирующий шаг,
Подчёркивает разные оттенки
И учит лишь держать в кармане фак.
Я весь – из червоточин и побочек,
Но не для вас распахнута кровать:
Не между ног смотрите – между строчек,
Там тоже есть, чего поосуждать.
7.
7.
Человек с разъиньянием личности всё-таки хочет жить.
Он проходит краш-тесты клякс, но тест-драйвы – плохо.
Как заборы, вокруг понатыканы миражи –
Без «простите!» ни выдоха сделать нельзя, ни вдоха.
Он сплошная мужчина сегодня, а через день –
Исключительный женщина. Беглое и живое.
Но он сам себе тень, наводимая на плетень,
Т.е., если смотреть на просвет, не один, а двое.
Эти два сообщённых друг другу сосуда не разделить.
Каждый третий – в чужой монастырь со своим самосудом.
Оттого зависает их палец над кнопкой Delete,
Если мысли опасно густеют и вязнут мазутом,
А вокруг – только счастья протезы, любви муляжи
И открытые раны свободы, и ролики порно...
Человек с разъиньянием личности просится жить:
Чтобы по-настоящему, искренне, не рефлекторно.
8.
8.
Позавчерай, позавчерад
В одном и том же человеке
Спешат устроить гей-парад,
Пока закрыты все аптеки,
Пока нельзя купить кондом
И защититься от аллюзий,
И в кондоминимум с трудом
Вмещается мечта о блюзе
И скоро выплеснется на
Песочницы, велопарковки,
На шебутного пацана,
Грызущего компа́с морковки,
И на сиамских близнецов,
Руками сросшихся и ртами,
На берег речки без концов,
Поросший ржавыми кнехтами,
На весь кандально звонкий свет,
Из тюрем чёрных дыр бегущий
И тщетно ищущий ответ
В сменившей пол кофейной гуще...
Весь этот джаз, весь этот блюз
Так больно бьёт по тонким декам,
Что я отчасти становлюсь
Одним и тем же человеком.
9.
9.
Надев на голову пакет
И в руки взяв плакат,
На одиночный гей-пикет
Идёт, как на парад,
Простой хороший человек,
Дрожащий поплавок,
Не чтобы совершить побег,
Но заслужить плевок
За то, что он честнее тех,
Кто похотью пропах,
Но всюду видит крах и грех
И с пеной на губах,
Готовый рвать и убивать,
Кричит «аз есмь Господь!»,
Соседу заглянув в кровать
И крайней сделав плоть;
За то, что он и прям, и прав,
Психически здоров,
Своей природы не предав,
За всех других готов,
Надев на голову пакет
И в руки взяв плакат,
На одиночный гей-пикет
Идти, как на парад.
10.
10.
I’m not walking by the beat of their drums...
E
...and walk to the beat of your own drum.
Sully Erna
Каминаутентичный плейлист включив,
Выйду и хлопну дверью куда сильнее,
Чем разрешали пастыри и врачи –
Полчища бивших по пальцам стальных линеек.
Мне запрещали плакать, ходить по дну,
Выглядеть, будто вырос в пампасах Марса.
Мне запрещали любить и её одну,
И одного его, и вообще – влюбляться.
Мне разрешали видеть в окрошке свет,
За пресмыканье строем иметь медали,
На геометрию мира давать ответ
Странно-асимметричный, как Вуди Аллен.
Да, я желаю странного. Чёрт возьми,
Это не ваше дело, не ваше тело!
То, что всю жизнь мешало вам быть людьми,
Стало континентальным водоразделом.
Путь под свои барабаны всегда тернист,
Но никаких духовых, никакой жалейки!
Мёбиусом закольцованный мой плейлист
Будет звучать, если я заменю батарейки.
11.
11.
Чьё-то тело – храм, а моё – мечеть.
Квазимодо – мой муэдзин.
Я готов за каждого умереть,
Будь он банту, еврей, грузин...
Я могу без страха шагнуть за край,
На чужой перейти язык,
Если в нём три слова «любовь», «вай-фай»
И «свобода» ложатся встык.
Только дайте гордо звучать и петь,
А не шкериться по углам
Оттого, что тело моё – мечеть,
А не ваш православный храм.
Автор: Иван Клиновой
1.
Мне говорили, что тело – срам,
Молиться ему – харам.
Я говорил: моё тело – храм,
И шли бы все к херам!
Выйду на улицу гол как сокол,
Сам себе муэдзин.
Пусть они думают, что прикол,
Пусть я такой один,
Главное: вера моя крепка,
Крепче всех ваших вер.
До самого нижнего позвонка
Для вас я кафир. Ке фер?
И что я ни сделаю – поперёк,
И что ни скажу – промеж,
И всё, на что я сам себя обрёк,
Вымещено допреж
На тех, кто уже выходил и пел
Под вашу муштру и жесть,
Что нету священнее наших тел
И каждый любим как есть.
2.
2.
Когда-нибудь ты станешь андрогином,
Восторженным сиамским близнецом.
Попеременно выгибая спины
И улыбаясь то одним лицом,
То следующим, будешь неустанно
Любить и женщин, и мужчин стократ,
Как не хотел, пока ты был тристаном,
Как не умел, пока ты был кастрат.
Но ты живёшь стреноженный моралью
Людей, которым нечем доказать,
Что вот он – Бог, что закалённый сталью
Ты должен сам нажать на тормоза
И в воодушевлении едином
Сливаться с обезличенной толпой...
Когда-нибудь ты станешь андрогином,
А это значит, что самим собой.
3.
3.
Сердце никак не замкнёт кардиоиду бега:
Вновь натыкаясь на чей-то отложенный взгляд,
Ты вспоминаешь, что надо любить человека,
Не обращая вниманья на пол и наряд.
Родина учит забвенью, но память металла
Рвётся наружу, твои шестерёнки крутя.
Можно любить и себя, только этого мало,
Как не четырнадцать пальцев, а просто культя.
Это не жизнь, да и существованье – едва ли.
Это забвенье целует тебя с языком.
Так не уйти от любви – укрываясь в подвале:
Тело-то помнит, и сердце в груди – хомяком.
4.
4.
На тот, теплокровный, но недосягаемый свет
По-прежнему пишутся письма о здешней погоде,
О темах, какими всегда переполнен рунет,
О часовщике, механизмы держащем на взводе,
О том, как я так неудачно попался ментам,
Что вышел, оставив им круглую сумму и почки,
О том, что я часто гуляю по нашим местам,
Что вместо срываемых – снова и снова – замочки
Я вешаю... Там, у невзрачной и тихой реки,
Где ты был забит гопотой, насосавшейся пива,
Под пьяным угаром наполненные матерки,
«Алёша + Коля. Навеки» – висит сиротливо.
5.
5.
Человек, проживающий в сказке, –
Нараспашку, поскольку привык,
Что подходят к нему без опаски
И целуют, не глядя в кадык.
Человек, что до сказки не до́жил,
Глубже прячет себя в капюшон,
Будто хер нарисован на роже,
Будто хером он вооружён.
Былью, болью и Кафкой воспитан,
Чайной ложечки слышащий звук,
Он зажат, словно кнопка репита
Жизни, что происходит вокруг.
Чем такая судьба чресловата,
Знает каждый, кто не виноват,
Что разжалованный до экспата
Непрозрачнее, чем Цинциннат.
6.
6.
В тупик ведут и мемы, и репосты,
Сквозь пену дней просвечивает гнев,
Когда чужой мою читает простынь
И между ног заглядывает мне.
Где джага-джага стала джигитовкой,
Где человек – заранее верблюд,
Любовь не поддаётся перековке,
Особенно, когда в неё плюют.
Но каждый взгляд, сбивающий с меренге
На чопорный вальсирующий шаг,
Подчёркивает разные оттенки
И учит лишь держать в кармане фак.
Я весь – из червоточин и побочек,
Но не для вас распахнута кровать:
Не между ног смотрите – между строчек,
Там тоже есть, чего поосуждать.
7.
7.
Человек с разъиньянием личности всё-таки хочет жить.
Он проходит краш-тесты клякс, но тест-драйвы – плохо.
Как заборы, вокруг понатыканы миражи –
Без «простите!» ни выдоха сделать нельзя, ни вдоха.
Он сплошная мужчина сегодня, а через день –
Исключительный женщина. Беглое и живое.
Но он сам себе тень, наводимая на плетень,
Т.е., если смотреть на просвет, не один, а двое.
Эти два сообщённых друг другу сосуда не разделить.
Каждый третий – в чужой монастырь со своим самосудом.
Оттого зависает их палец над кнопкой Delete,
Если мысли опасно густеют и вязнут мазутом,
А вокруг – только счастья протезы, любви муляжи
И открытые раны свободы, и ролики порно...
Человек с разъиньянием личности просится жить:
Чтобы по-настоящему, искренне, не рефлекторно.
8.
8.
Позавчерай, позавчерад
В одном и том же человеке
Спешат устроить гей-парад,
Пока закрыты все аптеки,
Пока нельзя купить кондом
И защититься от аллюзий,
И в кондоминимум с трудом
Вмещается мечта о блюзе
И скоро выплеснется на
Песочницы, велопарковки,
На шебутного пацана,
Грызущего компа́с морковки,
И на сиамских близнецов,
Руками сросшихся и ртами,
На берег речки без концов,
Поросший ржавыми кнехтами,
На весь кандально звонкий свет,
Из тюрем чёрных дыр бегущий
И тщетно ищущий ответ
В сменившей пол кофейной гуще...
Весь этот джаз, весь этот блюз
Так больно бьёт по тонким декам,
Что я отчасти становлюсь
Одним и тем же человеком.
9.
9.
Надев на голову пакет
И в руки взяв плакат,
На одиночный гей-пикет
Идёт, как на парад,
Простой хороший человек,
Дрожащий поплавок,
Не чтобы совершить побег,
Но заслужить плевок
За то, что он честнее тех,
Кто похотью пропах,
Но всюду видит крах и грех
И с пеной на губах,
Готовый рвать и убивать,
Кричит «аз есмь Господь!»,
Соседу заглянув в кровать
И крайней сделав плоть;
За то, что он и прям, и прав,
Психически здоров,
Своей природы не предав,
За всех других готов,
Надев на голову пакет
И в руки взяв плакат,
На одиночный гей-пикет
Идти, как на парад.
10.
10.
I’m not walking by the beat of their drums...
E
...and walk to the beat of your own drum.
Sully Erna
Каминаутентичный плейлист включив,
Выйду и хлопну дверью куда сильнее,
Чем разрешали пастыри и врачи –
Полчища бивших по пальцам стальных линеек.
Мне запрещали плакать, ходить по дну,
Выглядеть, будто вырос в пампасах Марса.
Мне запрещали любить и её одну,
И одного его, и вообще – влюбляться.
Мне разрешали видеть в окрошке свет,
За пресмыканье строем иметь медали,
На геометрию мира давать ответ
Странно-асимметричный, как Вуди Аллен.
Да, я желаю странного. Чёрт возьми,
Это не ваше дело, не ваше тело!
То, что всю жизнь мешало вам быть людьми,
Стало континентальным водоразделом.
Путь под свои барабаны всегда тернист,
Но никаких духовых, никакой жалейки!
Мёбиусом закольцованный мой плейлист
Будет звучать, если я заменю батарейки.
11.
11.
Чьё-то тело – храм, а моё – мечеть.
Квазимодо – мой муэдзин.
Я готов за каждого умереть,
Будь он банту, еврей, грузин...
Я могу без страха шагнуть за край,
На чужой перейти язык,
Если в нём три слова «любовь», «вай-фай»
И «свобода» ложатся встык.
Только дайте гордо звучать и петь,
А не шкериться по углам
Оттого, что тело моё – мечеть,
А не ваш православный храм.
Автор: Иван Клиновой